Утро — самое хлопотное время. Вот и сегодня, только заканчиваю буфет закреплять и перевязывать, чтобы не опрокинулся, а гость уже тут как тут. Я в окно выглядываю, а у колодца топчется лохматый мужик с рюкзаком и двор фотографирует. Неожиданный гость — это всегда хорошо, особенно, если он один. Надо бы выяснить, что ему нужно, вдруг сгодится. А коли не сгодится, позову старосту, пусть прогонит незнакомца взашей. Нечего тут чужакам шляться.
— Эй, милчеловек, — распахиваю дверь, — заходи, гостем будешь.
Он оборачивается, и я обмираю. Это же тот самый журналист, который год назад приезжал, когда все случилось. Вопросы задавал, фотографировал что можно и что нельзя. Достал всех хуже горькой редьки. Я прямо разозлился сразу.
А он и рад стараться. Бежит. Думает, наверное, я ему все выложу. Только вот ждет его разочарование.
— Чего приперся? — спрашиваю. — Год спокойно жили, и дальше собираемся.
А он соловьем разливается. Дескать, уже в газете не работает, а книгу о драконах пишет. Фольклор по деревням изучает, предания записывает. Весь год не покладая рук по округе мотается. Но, говорит, все дороги ведут сюда — в вашу деревню.
А я злюсь все больше. Опять никакой жизни от него не будет. Тем более сейчас, когда на мне такая ответственность. Писателю что нужно? Материал для книги, сенсация, а нам всем спокойной жизни, да чтоб дракон сюда больше не летал. Не могу я подвести тех, кто от меня зависит. А раз не могу, тогда все решено!
— А жена и детки не против такого занятия? — интересуюсь, заканчивая шкаф с бельем обвязывать. Писатель писателем, а вещи потом по полу собирать неохота. Оказывается, холост он, и вообще тишину предпочитает. Ну, я радостно руки потираю. Надо же, какая удача свалилась.
— Один, — спрашиваю, — приехал? Может, друзей позовешь?
А он отмахивается, и давай вопросы задавать. Где, мол, драконы? Куда пропали? Я и говорю, какие драконы, уже год драконов никто в глаза не видывал. И не слышал, да. А что? Это чистая правда. Местность у нас тихая, мирная. Пахари да рыбаки живут. Как вертолеты взяли привычку летать над деревней на драконов охотиться, чтобы те больше людей не ели, так драконы сюда с тех пор и крыла не кажут. «Чтоб не толпиться», — добавляю про себя.
Думаю, налью ему чая, раз такая оказия, пусть сидит. Времени-то совсем мало осталось, времени-то кот наплакал. А писатель вдруг на комбайн за окном кажет. Твое, спрашивает? Ваша рожь-то уже выше неба, собирать пора.
— Мое, мое. — Пришлось развязать буфет, чашку достать. — Кузнец я, но решил вот пахарем попробовать. Тем более рожь.… Все как-то надежнее оно. Едешь по земле и едешь…
Потом писатель буфетом интересуется. Да, говорю, буфет еще моей бабушки, как и посуда внутри, берегу добро от трясок.
Писатель опасливо оглядывается и спрашивает, часто ли у нас землетрясения. Я говорю, ты не бойся, отродясь не было. А ежели что, староста рядом, целыми днями в городе, поможет.
В общем, пьет он чай, вопросы задает про драконов, про буфет и землетрясения, а я на часы поглядываю, да к двери пячусь. Я ж высоты боюсь, еще с детства.
— Я, — говорю, — пойду. Мне во дворе кое-что сделать надо. А ты чай-то допивай.
Еле-еле успеваю по ступенькам соскочить, да отбежать подальше. Чувствую, ветер за спиной поднимается. Оглядываюсь. Дом мой деревянный приземистый крылья расправляет, машет ими для разминки, меня аж сносит. В колодец вцепился, стою, держусь. И тут дом взлетает. Красота, скажу я вам. Точно лебедь через увеличительное стекло, правда, без шеи и головы. Много раз уже видел, а все не устаю любоваться.
Делает дом круг надо мной и улетает в сторону гор. И другие поднимаются. Вон дом повара, к речке повернул. Будем завтра пирожки с рыбой кушать. А вон дом плотника, к лесу полетел, ремонт, видно, затеял. А вон и старосты дом пролетает.
Оборачиваюсь, вижу, как раз идет староста, зубочистку посасывает. Он, как и я, всегда в городе остается, когда другие в домах улетают. Говорит, я же за город ответственный, а не за драконов.
— Ну чего нового? — спрашивает, руку протягивает.
— Сегодня у мамаши обед будет, — говорю и руку жму. — Видишь, мой прямо к гнезду летит.
— Это хорошо. — Староста кивает и приставляет руку ко лбу, высматривая улетевшие дома. — Хлопот меньше. А я ничего не видел. У нас никого не было.
И на рюкзак показывает. Бедолага наш рюкзак у крыльца кинул. Еще и камеру притащил. Вон, сверху выглядывает. Забираю рюкзак с собой, придется выкинуть подобру-поздорову. Староста мне подмигивает, кивает и уходит по своим делам.
А я бреду к комбайну. Пора осваивать, рожь и правда уже колосится. А детки пускай и мамашу навестят, порадуют. Дракониха к нам уже год не летает, потому что детки летают к ней.
Сажусь в комбайн, наблюдая за далекими точками в небе. Все дома разлетелись кто куда. И к мамке заскочат обязательно. Знаю, что они видятся, а вечером вернутся, все, как всегда. Кто же, интересно, папаша? Год голову ломаю, никак сообразить не могу. Пока одну кандидатуру подобрал — домовой.
Вздыхаю, да мотор запускаю. С тех пор как наша дракониха-мамаша пахарей съела, все дома разрушила да яйца оставила, жизнь в нашей деревушке круто переменилась. Я вот, к примеру, папашей стал. Всех птенцов сам вырастил. Маленькие, они такие чудесные были. Малыши размером с комбайн. Мамашка-то их не особо привечала, хотя и наведывалась. Оно и понятно, чудики какие-то, а меня они любили, завсегда прилетали, когда звал. У нас и команда была специальная. И сейчас прилетят, ежели что, все двадцать пять.
Вдруг во ржи передо мной мельтешит кто-то. Не пойму, птица что ли или зверь какой. Останавливаюсь, а в дверь комбайна вдруг стучатся. Я от испуга чуть в штаны не наделал. Взъерошенный и помятый мужик рот разевает, мне изнутри не слышно. Выскакиваю наружу.
— Ты меня чуть не убил! — орет мужик. — Я же спал!
— Да кто на поле под покос спит?! — ору в ответ.
— Я дракона караулил! — голосит мужик. — Мы с приятелем. Он в деревню утром собирался, местных опросить… — Оборачивается и замирает. — А где деревня? — Вокруг комбайна обегает, головой вертит. — Где деревня, я вас спрашиваю? — И вдруг видит на сиденье рюкзак и бросается к нему, бодро дергает да тычет мне под нос.
— Ты где рюкзак взял? Где мой приятель?
А я и сказать ничего не могу. Надо его вырубить и утром отправить по известному адресу.
Мужик из рюкзака камеру достает и радостно замечает:
— О, так и работала. Сейчас проверим.
Я рот от ужаса распахиваю. Вот же дуралей, не заметил, что камера включена была. Кое-что мы все-таки не предусмотрели. Я рык не сдержал, да вниз с комбайна спрыгнул. Мужик на меня смотрит и отступает. Я кулаки сжимаю, не отрывая глаз от камеры, и он отступает еще. И бросается наутек по полю. А я за ним.
Мужик ныряет в рожь, да с глаз долой скрывается. Бегаю кругами по полю, да все без толку. Что же делать, люди добрые? Там же домик мой с крыльями во всей красе.
Вижу, летят детки. Уже слышу хлопанье крыльев, скрип ставен. Со всех сторон в стаю собираются и на меня курс держат. Молодцы, ребятки, вместе-то мы бегуна отыщем. И тут слышу гул, будто жужжание роя ос. Верчу головой по сторонам. Смотрю, с другой стороны вертолеты летят, да штук десять. Как же не вовремя. У меня сердце в пятки уходит. Губу прикусываю от волнения до крови.
Детки мои клином летят, как учил. Вдруг шуршание и треск раздается, и от вертолета отделяется огненный вихрь и летит прямиком к клину. Холодею и ору:
— Улетайте, улетайте!
Домики бросаются врассыпную, но один малыш не успевает сориентироваться, вихрь попадает прямиком в него. Дом повара разлетается досками и перьями.
Малыши застывают в небе, бестолково махая крыльями, провожая останки в полет к земле. Чувствую, у меня слезы текут по щекам. Это что же такое творится, люди добрые? Ребенка убили, а еще и повара с семьей в придачу. Это же только тупоголовым военным сразу стрелять надо, а потом разбираться.
Ринулись детишки на вертолеты, а те еще вихри выпустили. Кто кого?
Детки — молодцы. На кабанах учились, когда мелкие были. А потом на соколах да грифонах.
Еще три домика падают вниз. Зато другие окружили вертолеты, шныряют между ними, путая и сбивая. Я бессильно бегаю по полю, сжимая кулаки. Никогда так остро не хотел отрастить крылья, взлететь и прогнать обидчиков. Что же делать?
Надо уводить мальцов, пока их тут всех не перебили. Они же беспомощны совсем. Дети они.
— Улетайте! — ору, но они меня словно и не слышат. Я прыгаю по полю, даже на комбайн забрался для верности, только все без толку. Аж вспотел от страха за малюток.
Вдруг смотрю в небо и глазам своим не верю — дракониха. Прямо к нам летит, вальяжно так крыльями машет. Один размах и половина поля. Подлетает к вертолетам, детки врассыпную, а дракониха как запышет пламенем, как извергнет геенну адскую.
Два вертолета сразу огнем занимаются, остальные давай разворачиваться. Я порадоваться не успел, вижу, раздраженная дракониха не останавливается. Глотку раскрыла и пламенем поле поливает. Я с комбайна спрыгнуть еле успел, горячая волна задела левый бок, аж одежда задымилась. А дракониха на второй вираж заходит, опять к вертолетам прицеливается. И детки все клином за ней вьются. Вот и хорошо, все же родная кровинушка, за деток не страшно.
Поле уже занялось, да к комбайну моему подбирается. Бегу и про мужика с камерой думаю, где он, да что с ним. Бегу, да бежать больше некуда — огонь со всех сторон. Нескошенная сухая рожь вспыхивает мгновенно и отрезает путь к спасению.
Все, мама родная, вот и конец мне пришел! Надеялся, умру счастливо во сне или за работой, да не судьба. Упал на колени, и не знаю, проклинать все или молиться. От гари глаза режет, все дымкой подернулось, и дышать тяжело. Чудится мне силуэт впереди на поле, только не разберу что такое. Силуэт приближается, и вижу свой дом. Покачивается передо мной, да дверь открывает. Дескать, заходи.
Я в ужасе оглядываюсь по сторонам: какой смысл прятаться в доме, если вокруг огонь? А домик крыльями помахивает, гарь рассеивает, и до меня доходит, что улететь он хочет и меня с собой забрать. Несмотря на пекло, покрываюсь холодным потом. Да разве я смогу? Машу ему: улетай, улетай.
А он ближе подбирается да дверью призывно поскрипывает. Ползу к нему, все равно от страха слабость в ногах, не до бега уже. Хватаюсь за перила на крыльце и слышу рев утробный. Да такой, что внутри все обрывается и трясется. Над нами дракониха пролетает, да все никак не успокоится: пышет и пышет пламенем, да еще орет ужасно.
Домик меня подхватывает, да резво поднимается. Я в перила вцепился, сижу в двух сантиметрах от бездны. Силуэт беглеца с камерой на поле мелькнул, а камера-то прямо на домик направлена. Показалось или нет? Тошнота накатывает, руки дрожат. Зажмурился и думаю только о том, что вниз смотреть нельзя, иначе не удержусь и шагну.
Дракониха опять орет, словно визгливый раскатистый гром перекатывается по небу, аж домик дрожит. Или, может, он от страха? Заставляю себя глаза открыть. Вертолетов не видать, дракониха парит недалеко, да все уцелевшие детишки вокруг нее вьются. Пытаюсь их пересчитать, но очень уж быстро они мельтешат, и домик мой возьми да развернись. Дракониха орет позади, я от страха уже ничего не соображаю. Ветер в ушах свистит, тошнота до головной боли.
Ползу к двери. Надо внутрь попасть, спрятаться, отдышаться. Кое-как одолеваю два метра, втаскиваю тело внутрь. Родные стены помогут, все-таки год душа в душу жили. Пока маленький был — я его укрывал от дождя и ненастья, а вырос — он стал моей крепостью.
Божечки, а что же с другими жителями деревни теперь станет? Неужели дракониха их съест? Она с малышами теперь подружилась, выходит? А мой что же с ней не остался? Неужели из-за меня?
Сажусь подальше от окна. Думать связно не выходит — потом обливаюсь, да дрожь в ногах никак не останавливается. Дурнота то накатывает, то отпускает. Это домик крыльями машет, пока я завтрак пытаюсь удержать.
Вижу, створки шкафа нараспашку, все простыни и наволочки валяются на полу. На карачках ползу к гардеробу. Собираю простыни, да как-то они странно себя ведут. Я тяну, и будто еще кто-то тянет. Так и тянем мы в разные стороны. И вдруг от окна писатель поднимается, смотрит на меня зверем, да злорадно ухмыляется.
Вот-те на! Может оттого дракониха такая злая, что голодная? Но мне уже не до ее аппетита.
— Что, — молвит писатель да удавку из простынь сворачивает, — доигрался, драконов прихвостень?
Писатель на меня прет, а я понимаю, что не готов к такому. Я ж мирный кузнец. Или пахарь, если попытку скосить рожь считать. Я ж не подписывался людей драконам скармливать, я ж деревню от дракона защищал. И что с детками было бы без меня?
Писатель мне шею простыней обматывает, да к окну тащит. А я сопротивляться не могу, словно парализовало. Страшно до жути. Дракониха опять за окном вопит, домик дрожит, вздрагивает. И я дрожу и вздрагиваю. В огне не сгорел, так в бездне погибну.
Писатель меня в окно выталкивает, а домик вдруг резко кренится и нас в угол отшвыривает. Писатель опять ко мне лезет, а я возьми да ударь его ногой. Он отлетает прочь, и домик опять в вираж уходит, боком летим. Пол почти стеной стал, вещи вокруг пляшут. Писатель у окна оказывается, сейчас вывалится.
Я к нему съезжаю. Думаю, одно дело человека в доме оставить, а другое — дать ему умереть. Не могу, думаю. Подбегаю и хватаю его за рубашку, а он почти вывалился уже. Он вцепляется в меня, смотрит волком.
— Держись! — ору я ему. — Надо к печке привязаться.
А он меня, знай, к окну подталкивает. Я упираюсь, не пойму — со страху он или нарочно.
Дракониха летает вокруг. Ее горячее дыхание к нам в окно заглядывает. Писатель совсем звереет:
— Я это заслужил! — орет, слюной во все стороны брызжет. — Я столько лет драконов искал. Это мое место, а не деревенского дурачка. Это мои драконы. Сгинь!
Толкает он меня к окну, только домик опять поворачивается боком. Меня в сторону отбрасывает, а писатель за подоконник переваливается и исчезает, нелепо махнув руками.
Я сижу, дышать боюсь. Это что же выходит? Писатель мое место занять хотел? Драконов ему подавай? А дракониха что-то затихла. Ни визга, ни хлопанья крыльев. На писателя, что ли, отвлеклась?
Домик выравнивается. Я смелости набираюсь, в окно выглядываю. Летим мы над морем. Сверху бездна, внизу бездна. У меня голова кружится, и ноги снова подкашиваются. Дракониха позади вьется, дальше не летит, и детишки вокруг нее. Все на нас смотрят, будто провожают. Дракониха повизгивает, жалобно так, аж зубы сводит.
Думаю, что же делать? Куда лететь? От драконихи не спрячешься, она за малышом своим полетит или он за ней. Черт его знает, этих драконов.
Домик вроде приостановился, задумался. Чувствую, никак решить не может, дергается туда-сюда. Я в окно выглядываю, а дракониха пасть плотоядно распахнула, словно добавки ждет. Съест меня, как пить дать съест.
В ногах-то совсем сил не осталось. Я тихонечко к стенке привалился, третий раз с жизнью прощаюсь.
А домик возьми, да полети прочь от мамаши. Летит, да тревожно ставнями поскрипывает. И я со скрипом вниз сполз. Вот и покосил рожь называется!