Жребий пал на Олафа.
— Хм, да, ты это, и в этот раз не подведи, — командир оглаживал пистолет и растерянно поглядывал на Олафа. — Не жизнь, а чертова белка в колесе. — Командир подобрался и выплюнул: — Подведешь — пристрелю!
Олаф решил, что лучше сдохнуть на задании, чем с позором от пули командира, и отправился в оружейную. Еще раз посмотрел данные разведки. Да плевое дело, прорвемся. К утру вернется, завтра обещали жрачку подвезти, а то уже неделю на сухарях.
Он вышел за силовое поле базы, отшагал до цели две мили и, когда стемнело, вошел в старый город.
Руины и кучи мусора в опустевшем городе напоминали Олафу детство. Он крался вдоль свалки ржавых машин и вспоминал самые веселые моменты. Например, игру в беспризорников под названием «охотники и жертвы». В развалинах бывших городов собиралась ватага голодных сирот, больных чахоткой, малярией, лучевой болезнью, и выслеживала друг друга, чтобы отметелить того, кто плохо маскируется. А еще прятали и защищали клады, желательно съедобные. Хоть тухлую рыбу. Выбора особо не было. Олаф прославился как мастер розыска консервных банок. Особенно хорошо ему это удавалось, когда не жрал неделю. Он словно шел на запах, даже если весь хавчик был упакован в жестянку. Баночку-то потом мусорникам пристраивали. За сухари.
— Ковбой, связь вырубаем, — донеслось из рации. — Тишина в эфире во время задания.
— Да пошел ты! Без тебя знаю, — буркнул Ковбой, или Олаф Дурьябашка для друзей, или Свенсон Олафссон по индивидуальному коду пайка. Недовольно поморщился, отрыгнул соей и вырубил связь. Приказ есть приказ.
Запасной глок он припрятал под бетонной глыбой, присыпал его каменной крошкой и пожухлой листвой. Не по инструкции, но Олаф любил запасные планы: вдруг его поймают, оружие отнимут, а он сбежит и заявится к ним с глоком. Выпрямился, быстро окинул руины взглядом, а потом осторожно прокрался дальше вдоль полуразрушенной стены. Чуть не чихнул от пыли, но сдержался — нельзя выдать себя врагу.
Дневная жара спала, оставив на память запах пота и усталость. Олаф потряс головой и потер глаза, а потом бесшумно, как учили, двинул пятерней себе по щеке. Всегда помогало. Сосредоточиться: нужно выполнить задание и вернуться обратно. Чикулю одну на базе хорошо бы завтра навестить, потешить одноглазого.
На стене прямо перед ним красовался рисунок: круг со стрелой посередине. Но Олаф не стал на него отвлекаться. По слухам, здесь процветал город, от которого теперь даже названия не осталось. Наверное, рисунок сохранился с тех времен. Но кому это интересно? Олаф снова проверил амуницию — пять осколочных гранат, ещё один глок, снайперская винтовка с пламегасителем и глушителем, нож — и, крадучись, двинулся дальше.
По данным разведки здесь лишь временный лагерь вражеских сил, человек пять-шесть каких-то слюнтяев, которые даже охрану не выставили, да еще один дрыщ, который все время прячется в палатке. Олаф осторожно выглянул из-за стены, высматривая палатку, и чертыхнулся. И какому сраному штабному офицеру пришло в голову брать объект ночью? Наверное, тому, который решил, что операция плёвая. Олаф напялил очки ночного видения, но даже они бесполезны, если не знаешь, чего искать.
Нужна палатка. Разведка доложила, что в ней находится то, что сводит с ума электронные приборы, какая-то новая разновидность электромагнитной пушки, от которой горит начинка любой электроники в радиусе мили. Олаф должен найти и уничтожить устройство. И сделать мир безопаснее, убив как можно больше этих выродков.
— Помчали, — он сплюнул и выступил из-за стены.
Пуля выбила крошево из бетонной стены рядом с его плечом. Олаф шустро нырнул обратно. Вот теперь пригодится осколочная граната. Он швырнул её уверенным броском, граната послушно громыхнула.
Он снова выглянул из-за стены и зарычал от злости. Сквозь оседающий дым в его сторону перло ещё с десяток противников, а то и больше. Откуда они взялись? Ублюдки в штабе даже головы посчитать не могут, тупозадые дрыщи. Олаф привычно потянулся к рации, но вспомнил, что во время операции связь запрещена.
И что прикажете делать? Бежать? Расстреляют за дезертирство. Ломиться вслепую? Убьют. Идти в обход? Куда? Куда ни иди — везде одно и то же.
Нужно добраться до палатки, а значит, нужен новый план. И Олаф радостно потер руки, высматривая добычу. Уж он им покажет. Не на того напали, он — охотник, а они — жертвы: все как в детской игре.
Устраивая ловушки-растяжки, незаметно подкрадываясь, прячась в тени и не щадя сил, Олаф методично уничтожал противников. Ночь ещё не закончилась, когда он убил последнего. Пятнадцатого. По крайней мере, десятерых он уложил из снайперской винтовки. Год обучения и практики прошёл не зря.
Странно, но Олафу казалось, что это с ним уже происходило. И круг со стрелой внутри попадался на глаза, и не только на стенах, но и на рукавах противников. Умирая, враги пучили глаза, с предсмертным хрипом выворачивая их на рисунок, словно многозначительно подсказывали о чём-то. Олаф попытался отскрести рисунок с рукава мертвого врага, но тот накрепко въелся в ткань, вызывая смутную тревогу. Что за наваждение? Он же солдат! Его растили и тренировали с одной целью — убить как можно больше врагов.
Из запасов остался только спрятанный глок. Олаф вернулся к точке входа и выкопал его из-под обвалившейся лестницы. Гордо передернул затвор: я же хорош, крошка! Но тут же скривился: он устал, вспотел и хотел пить. Пошли вы, надоело вас убивать.
Палатка пряталась в тени обвалившегося дома. Олаф вошел, держа глок наготове.
На стуле в центре сидел вражеский недокормыш в очках. Поза понурой печали, рука на устройстве рядом — бесформенном скопище проводов и кнопок, кое-как прикрытым брезентом.
Олаф планировал выстрелить сразу же, но тут его привлек рисунок на брезенте — круг со стрелой. Олаф засмотрелся и отвлекся.
— В лучшем случае у нас пять минут, — подал голос враг. Голос звучал тускло и безнадежно. Как заезженная пластинка.
— Чё? — Олаф дернулся. Враг смахивал на штатского. На всякий случай Олаф не подходил ближе, целясь врагу в лоб. — Подкрепление вызвал, мразь?
— Нет, — печально покачал головой тот. — Обычно тебя на большее не хватает. Ты меня всегда убиваешь раньше. Рекорд пять минут.
— Чё ты несешь, вошь? — у Олафа отвисла челюсть, но рисунок на брезенте не давал покоя. — А там чё?
— Там надежда, — враг печально улыбнулся. — Но тебе это, видимо, чуждо.
Олаф мучительно пытался понять хоть что-то, но терпкий запах крови, жажда и чесотка на яйцах мешала сосредоточиться на моменте.
— Мне нужно пройти дальше. Вместе с устройством. Добраться до генераторов к северу отсюда. Нужны постоянные источники энергии. На батарейках устройство поддерживает поле только вокруг себя, поэтому я и мои друзья помним каждый день, когда ты приходишь.
Олаф презрительно наблюдал, как враг сжимает кулаки и бросает взгляды исподлобья. Слабак! Слова, которые слюнтяй произносил, звучали не яснее речи пойманного две зимы назад японца.
— Но в этой точке пространства и времени всегда появляешься ты и мешаешь. Мы пробовали подкуп, лесть, запугивание, пытки. Можешь гордиться собой, капрал Олафссон. Ты истинный патриот.
— Ты двинутый, поц. Прохода нет. Баста! — Олаф радостно загоготал. Враг его боялся и как будто даже собирался заплакать. Ничтожество!
Враг вдруг поднял голову и уставился на Олафа взглядом, полным ненависти.
— Петлю помним только мы, те, кто остается рядом с машиной. Но я тебе снова расскажу. От нашей страны осталось только сопротивление, несколько тысяч человек, не больше. Вы убили всех. Это, — он махнул головой на устройство, — машина времени, хотя, скорее, вероятностей. Но ты все равно не поймешь. Мне нужно добраться до генераторов и подключиться к источнику энергии. У нас их почти не осталось. Тогда я смогу включить машину, и все изменится. Человечество начнет заново. Откажется от войны. Погибло уже пять миллиардов. Ты только что убил пятнадцать человек. Они были добровольцами, но знали на что шли, ведь после убийств ты больше склонен поболтать со мной. Мы рассчитали: если дать тебе возможность выместить злость, ты убьёшь меня не сразу, у меня будет шанс тебя уговорить. Если не выйдет, завтра мы начнем сначала. Между смертью и шансом для человечества стоишь только ты.
Олаф осклабился. Он не поверил ни единому слову, да и не понял толком ничего. Но слушать бредни врага было забавно. На базе все разговоры либо про смерть, либо про трах. Надоело до жути.
— Ты, хиляк, со мной не справишься, — заржал он. — Я те зенки выколю за секунду.
— Я знаю, — хиляк содрогнулся. — Ты это делал. Два раза. Ты много чего перепробовал. Ты не такой уж тупоголовый, каким кажешься на первый взгляд.
— Ы-ы-ы-ы, — заржал Олаф. Игра ему нравилась.
— Осталось только одно средство, которое я еще не пробовал, — хиляк внимательно следил за Олафом. — Я буду тебя умолять.
У Олафа расширились глаза. Ему нравилось, когда девки его умоляли. А вот с мужиками он не пробовал. Хотя этот тощий слюнтяй все равно что баба. Олаф осклабился, направил глок и выстрелил.
— Пытки на мне пробовали, значит? И запугивание? — Олаф одурел от ощущения могущества. — Посмотрим, как ты будешь умолять, когда я тебя кверху ногами подвешу. Умоляй!
Хиляк прижимал руку к ране на ноге. Из-под пальцев текла кровь.
— Я тебя не боюсь, капрал, — неожиданно звонко произнес он. — Ты убивал меня столько раз, что лишний ничего не изменит. Я готов делать это бесконечно. Можешь пытать меня, если это удовлетворит твои низменные инстинкты. Но мне нужно добраться до генераторов. И ты мне поможешь! Пожалуйста, это последний шанс человечества!
Олаф захрюкал от счастья. Такой развлекухи он не помнил с тех пор, как командир взвода решил, что все пойманные враги должны быть казнены на дыбе, и тот японец тоже, все равно бормотал невесть что. Воспоминания о долгих и мучительных смертях до сих пор вызывали эрекцию.
Хиляк выпрямился, положив руку на брезент, и Олаф вновь заметил рисунок.
— А это чё? — он ткнул стволом глок на круг со стрелой. — Зачем он тут?
— А что? Это для тебя важно? Что это? — воскликнул Хиляк и с жадным вниманием уставился на Олафа.
— Откуда ж я знаю? — разозлился Олаф. — Ты ж малевал.
— Нет, — помотал головой Хиляк и подался вперед, словно забыв о ране. На его лице застыло ожидание чуда. — Ты вообще-то.
— Чё? — Олаф вновь вскинул глок. Нельзя расслабляться. Даже в компании душевнобольного хиляка.
— Ты нарисовал такое изображение на стене в одной из петель, мои люди видели, — Хиляк говорил с придыханием.
Помереть, что ли, собрался, подумал Олаф, пытаясь поспеть за бреднями.
— Сегодня мы нарисовали его везде, надеясь, что это тебя остановит. Так что это?
— Ты рехнулся, козлина, — возмутился Олаф. — Мне откуда знать?
— Но он что-то значит? — Хиляк аж вскочил со стула, вглядываясь в Олафа, и поморщился, наступив на раненую ногу.
Олаф почесал башку. Кажется, что значит. Но что? И с какой стати? Олаф был уверен, что увидел рисунок первый раз.
— Хочешь, помогу это выяснить? — вкрадчиво произнес Хиляк, вытягиваясь, как струна. Он хотел шагнуть, но поморщился и застыл.
— Стоять! — рявкнул Олаф. Бдительность нельзя терять ни при каких обстоятельствах.
Хиляк резко остановился и поднял руки.
— Ковбой, убьешь меня позже. Я обещаю, что не сбегу и не буду сопротивляться, — он скривился. — Хотя иногда тебе нравится и так. Просто помоги дотащить машину до генераторов и включить. Ты поймешь, что это за символ и сразу меня убьешь, хорошо?
Олаф крякнул. Что за назойливый поц попался. Несет полный бред, но голос у него такой убеждающий, прямо как у командира отделения. Тот тоже вроде тихо-тихо, но так убедительно, что спорить с ним не хотелось. Может, и ну его? Прикинуться простачком, да выведать про знак этот, чтоб ему пусто было. Пусть враг думает, что побеждает. Расслабится, а там...
— Ладыть, — буркнул Олаф и опустил глок. — Куда?
Машину пришлось тащить, конечно, Олафу. Он же сам прострелил ногу Хиляка и теперь тот истекал кровью, но стойко хромал рядом, то и дело оскальзываясь на крошеве бетона. Олаф косился на него и думал, что Хиляк точь-в-точь как командир отделения. Однажды тот вывел людей из засады, а потом оказалось, что в начале заварушки он сломал руку. Хиляк светился от счастья и уже раз двадцать попросил Олафа не уронить машину. Олаф подумал, что, если попросит ещё раз, он уронит машину прямо на голову зануде. И так задолбался тащить аж до окраин.
— Понимаешь, ты же ключ, — нудел Хиляк по дороге. — Как только ты всё поймешь, сам доведешь работу до конца. Вероятностная темпористика — твой конёк. Главное, чтобы ты не забывал… Всё, пришли, — объявил Хиляк и ткнул пальцем. — Ставь сюда, к стене.
Ну, точно, как командир отделения, подумал Олаф. Тот тоже всегда знает, что кому делать.
Олаф поставил машину. Хиляк уже суетился вокруг, открыв дверцу в стене. Внутри было темно, но у Хиляка оказался фонарь, и он осветил тесное помещение с проводами и кнопками. Олаф видел такие двери, но никогда не обращал на них внимания.
— Что это? — остановившись на пороге, спросил он. Хиляк деловито вертел провода и жал кнопки.
— Просто точка городской электрической сети, — пробормотал Хиляк, занятый делом. — Если бы учился в школе, то знал бы.
— В школе? — Олаф почесал яйца. — Что это?
— Ага! — вскричал Хиляк. — Вот и заряженный аккумулятор. То, что нужно! — Он вытащил из стены продолговатую темную коробочку и похромал обратно к машине. — Ты не представляешь, как нам повезло. Столько лет прошло, а генератор ещё жив. Я сейчас его подключу… — он возился с проводками, его пальцы сновали туда-сюда. Олаф не понимал, что тот делает, он видел только кровь на пальцах Хиляка и кровь на проводах в устройстве. — …и машина заработает. Чудесно! Неужели всем нашим страданиям придет конец? Неужели я смогу изменить историю?
Хиляк бормотал и бормотал, и Олаф видел в нем всё меньше сходства с командиром отделения. Между ними вообще ничего общего. Да и обманом что-то попахивает. Командир пристрелит, если узнает, что Олаф помогал врагу.
— Всё, подключил! — Хиляк отошел от машины, глядя на неё умильными глазами. — Теперь её надо поднести как можно ближе к вашему штабу.
До Олафа не сразу дошло.
— Чё? К штабу? — взревел он. — Ты же говорил до гене… Чего там? К штабу?
— Нужно подобраться как можно ближе к штабу, чтобы вся затея вообще имела смысл, — испугался Хиляк. — Радиус действия у машины всего одна миля. В вашем штабе много людей. Если они окажутся в петле времени и увидят другой путь, то весь этот кошмар закончится.
Хиляк обвел руками развалины, словно они могли подкрепить его слова, но Олаф ничего не понимал. При чём тут развалины, если Хиляк обещал выяснить про рисунок. Да Олафа забьют камнями, когда прознают, что он привел вражеское отродье прямо к штабу. Мало ли, какой трюк задумали эти гады.
— У тебя пропуск через силовое поле, капрал, — напряженно проговорил Хиляк. — Нам туда дорога заказана. Тебе надо только поднести машину к штабу и нажать на кнопку.
— Взорвать штаб хочешь, мразь! — взревел Олаф и схватил Хиляка за грудки.
— Нет, клянусь! Я же ученый, я миротворец, я хочу остановить войну!
— Тогда включай тут!
— Я не могу, — Хиляк скукожился, и его голос сорвался на фальцет, — у нас только один генератор. Так далеко машина не сработает…
— Давай тут, говорю, — рявкнул Олаф, снова направляя на Хиляка глок. — Ты мне зубы не заговаривай. Хотел включить, вот и включай. На хрена еще куда-то тащиться. Чё с рисунком?
Олафу казалось, что этот вопрос сейчас едва ли не важнее всего остального. Хиляк посмотрел тоскливым взглядом загнанного зверя.
— Я не могу, капрал. Цель — ваш штаб, — Хиляк сморщился и словно собирался плакать.
Олаф шагнул к машине.
— Нет, нет! — завопил Хиляк и вцепился ему в рукав. — Ты же всех убьешь!
— Вас, гадов, давить надо, — Олаф стряхнул Хиляка с рукава. Командир учил действовать без сомнений, делать, а не раздумывать, поэтому Олаф протянул руку и решительно нажал на кнопку.
Хиляк взвыл. Олаф не выдержал слюнтяйства и приложил его в челюсть рукояткой.
Сначала ничего не происходило. Стояла тишина, прерываемая только треском от устройства и пыхтением Хиляка, который пытался встать. Олаф повертел головой и даже взглянул на небо. Темно и пусто.
— Ты чё мне тут арапа заливал, поц? На понт брал? — у Олафа кончилось терпение, и он направил на Хиляка пистолет с твёрдым намерением пристрелить гадёныша.
В эту секунду что-то изменилось. Устройство загудело громче и засветилось. Свет распух и наполз на Олафа и беспомощного Хиляка, копошащегося в грязи, и всё разбухал и разбухал, охватывая разрушенные стены, крошащийся бетон, пустые провалы окон и дверей.
Олаф распахнул рот, когда мир вокруг посветлел, и стены словно ожили и зашевелились. Провалы превратились в застеклённые окна, у других появились двери. Стены выровнялись и окрасились светлыми оттенками. Неожиданно дома выросли до небес, мусор под ногами исчез. Город преображался на глазах, обрастая деталями. По дорогам ехали машины, некоторые из них пролетали по небу. Чистые веселые люди не в обносках шли по тротуару, смеялись и разговаривали. Город и люди казались туманными и пронзительно ясными одновременно.
У Олафа все завертелось перед глазами, когда в голове возникли воспоминания. Его день рождения — мама позвала соседских ребятишек. Все смеются, когда он задувает четыре свечи на торте. Они с братом строят домик на дереве, отец помогает. Его смех и шершавая рука. Первая двойка в школе: мама расстроена, обнимает Олафа и шепчет, что не сердится. Ее шепот щекочет ухо, и Олаф любит об этом вспоминать. Им с братом подарили велосипеды, они учатся кататься вместе. Первая драка за девочку. Первый трепетный поцелуй. Она самая красивая девушка на планете. Экзамены в школе, родители пришли на выпускной. Всей семьей Олафа провожают в аэропорту, он поступил в колледж. Девушка тоже пришла, она рыдает позади всех, и у Олафа разрывается сердце. Но она приедет к нему через год и все будет хорошо. В колледже сначала одиноко и грустно, но потом интересно, когда стало получаться. И символ научного общества в колледже, который позже он присвоил своему изобретению — устройству, способному пронзать границы пространства и времени… Круг со стрелой...
Вспышка разорвала цепь воспоминаний. Олафа словно ударили по голове, когда яркая и полная ощущений жизнь в колледже вернулась к грязным и пыльным развалинам уничтоженного города. Вокруг темнота, в руках оружие. Он недоуменно отбросил его. Что это такое? Как он тут оказался? На земле сидел бледный худой человек в очках и держался за голову. Непонятное устройство рядом искрилось и горело.
— Что происходит? — спросил Олаф. — Мне нужно на работу. Нам только что удалось определить частоту вероятностного поля...
Бледный человек нажал кнопку на устройстве, и оно потухло. Лампочки, как и пламя, погасли.
— Генератор сгорел, — прошептал незнакомец. На его лице отражалось отчаяние. — Это конец.
Олаф сел на землю и обхватил голову руками. Наблюдая, как человек на земле корчится в душевных муках, Олаф метался между воспоминаниями. Острая боль потери схватила за сердце.
— Верни, как было! Слышишь, ты, как тебя! — воскликнул Олаф и бросился на колени перед человеком. — Моя мама! — Олаф тряс человека за грудки. — Мой брат! Я люблю брата, и мать люблю. А мой отец… Он знаешь какой…. Он никогда не давал меня в обиду. Я не голодал. Я ходил в колледж, слышишь? Верни меня туда. Я хочу туда! — он кричал на незнакомца и слезы лились у него по щекам.
— Я не могу, — незнакомец схватился за Олафа, и голос его звучал глухо. — Я что-то не рассчитал. Машина сгорела, все кончено. Это так прекрасно, — шептал он сам себе, — я работал в настоящей лаборатории…
— Генератор! Нужен генератор, — Олаф вскочил и бросился в трансформаторную будку. В голове четко возникла картинка, что такое генератор и как отличить рабочий от нерабочего. В колледже он изучал физику. Он любил физику, поэтому пошел работать в Институт Времени…
Лихорадочно осмотрев будку, он застыл перед стеной с мертвыми проводами и заорал:
— Здесь все сгорело! Ничего нет! — он выскочил обратно и вцепился в незнакомца, приподняв его с земли. — Должны быть еще варианты. Здесь должны быть другие трансформаторные будки. Мы найдем, и я подключу машину. Что с ней? Дай посмотреть.
Олаф суетился и, отбросив вялого незнакомца, подбежал к устройству. Еще раньше, чем незнакомец зарыдал, даже не пытаясь это скрыть, Олаф понял, что с машиной всё кончено. Начинка сгорела безвозвратно, и какое бы чудо научной мысли не стояло за созданием машины времени, конкретно эта больше никогда не заработает.
— Но ведь должны быть ещё варианты, — Олаф сполз на землю и замер, уставившись невидящими глазами в пустоту, забормотал. — Эта жизнь была невероятна. Не надо было никого убивать и искать еду. Там я ни разу не спал на улице. У меня не было вшей и сифилиса. Черт, я вообще не знал, что такое вши! — Он встрепенулся и бешено глянул на незнакомца в грязи. — У меня есть семья, которую я люблю и к которой хочу вернуться. Верни меня к ним! — Он подполз к незнакомцу, снова схватил его и проорал, брызгая слюной: — Как мне вернуться к ним?
— Никак! Этого не было! — зло сказал незнакомец. — И никогда не будет! Ты все испортил, нажав на кнопку. Мне нужны были твои командиры из штаба. Они бы поняли и смогли что-нибудь сделать. Ты бы довел дело до конца, подключив машину к постоянному источнику энергии, это же твоё детище. Должна была воплотиться другая вероятность, та, которую ты видел. Но ты — не ключ, ты просто помеха, капрал Свенсон Олафссон. Пустое место, которое всегда стояло на моем пути. Из-за тебя все мертвы. Все! Понимаешь? Все!!!
— Верни на сутки назад! — заорал Олаф, испытывая сокрушительную боль от осознания своей ошибки. — Ты же говорил, что это петля. Мы снова встретимся, и ты объяснишь мне…
— Я так и делал! — орал незнакомец. — Раньше машина была настроена на автоматическое возвращение на сутки! Но теперь она сломана! Петля разорвана. — Он замолк, а потом добавил так равнодушно, что Олаф сначала не поверил: — А я умру. Ты все-таки убил меня, капрал Олафссон. Как и всех моих людей.
Незнакомец смотрел глазами загнанной собаки, в которой еще теплилась гордость, но отчаяние и безнадежность почти убили ее.
— Нет, не может быть, — зашептал Олаф. — Как же так? — Он хотел предложить свою помощь в починке машины, но знания физики, так же, как и падежи и склонения, начали испаряться из головы.
— Это ты все испортил! Зачем ты показал мне эту жизнь? — он злобно уставился на незнакомца. — Это ты виноват! Это твоя вина. И ты, мразь, сдохнешь в страшных мучениях.
Хиляк попытался бежать, но не успел. Олаф схватил его и испытал прилив воодушевления от слабости и беззащитности врага, от его сопротивления.
— Ты сдохнешь, тварь! — рычал он, выдавливая глаза обманщику. Олафу казалось, что он задыхается или это так болело сердце. Боль поднималась изнутри, затмевая разум и свет. Ярость рвала Олафа на части и крики жертвы усмиряли её совсем чуть-чуть.
Олаф остановился, когда Хиляк перестал дергаться. Мертвое тело на грязной земле лежало рядом с мёртвой надеждой человечества. Всему пришел конец.
Олаф взвыл и бросился бежать. Неважно куда, только бы унять эту боль внутри, которая поглотила его целиком.
— Мама! — кричал Олаф, пробегая мимо мертвых и пустых окон. — Отец! — звал он, перепрыгивая через обвалы. Он бежал за своими воспоминаниями, а они все больше тонули во мраке ненадежной памяти. Словно ничего и не происходило. Оно и не произошло. Пытаясь ухватить рождественский носок на камине, поездки к морю с семьей, мокрый песок на пляже под ногами, объятия матери, смех любимой, успехи в Институте Времени, Олаф бежал между развалинами и выл. Ударяясь о крошащиеся бетонные стены, кубарем скатываясь с разрушенных лестниц, Олаф терял всё больше и больше.
Теперь только рисунок горел огнём под закрытыми веками. Круг со стрелой внутри снова стал самым важным и необходимым. Что это, мать его, такое? Словно тень событий, что витала в воздухе, но так и не воплотилась. События, связанные с символом, могли бы случиться, но машина уничтожила ту реальность. Уничтожила её еще даже до того, как она стала мечтой. Словно была уничтожена сама вероятность.
Нет, он сам уничтожил мечту.
Олаф ринулся обратно к брезенту. Это важно! Важно — увидеть символ. Труп Хиляка в нелепой позе валялся там же. Олаф разворошил брезент: символа не было — грязная серая тряпка без рисунков. Олаф заорал и долбанул машину каблуком. Она беззащитно задребезжала. Тогда он пихнул ее сильнее, и от нее отвалилась часть. Он дубасил, и колотил, и пинал машину, пока не уничтожил последние очертания. Схватил глок и выпустил в неё все пули. Но символ всё ещё стоял перед глазами. Он ринулся в развалины. Там, где были рисунки, теперь зияла пустота.
Он метался, рычал, кромсал куски бетона, ища мел или уголь или хоть что-то. Боль резанула по руке — осколок стекла впился в ладонь. Олаф начал рисовать кровью.
Занималась заря, обещая ещё один жаркий день. Бледный и еле живой Олаф сидел в точке входа. Все символы вернулись на места — кривые круги с невнятной полосой в середине, больше похожие на знак запрета, чем на то, что было раньше. Олаф старался как мог, но рисунки отражали только ужас его настоящей жизни. Настоящий символ был всего лишь артефактом временной петли.
— Ковбой, — прохрипела рация. Олаф безучастно сидел, смотря в стену. — Ковбой! Ты там, тупица?
Олаф сидел в оцепенении. Ни одной мысли в голове не осталось.
— Дурьябашка, ты живой? Из штаба свистнули, что дело сделано. Ты их остановил. Дуй на базу. Слышь, сегодня док будет делать прививки от сифилиса, ты бы не пропускал. И сою привезли. Живем, друг!
— Грр-ы-хх, — сказал Олаф. Струйка слюны сползала на подбородок.